Прерванный отпуск

Не всегда военнослужащему свой отпуск на родине удается провести летом, но Афромееву повезло. Павел Макарович был доволен: приехать с семьей на Донщину в июне, – это ли не счастье! И казалось, что эти благословенные дни в кругу родных, друзей и с детства любимой степи никогда не закончатся…

– Павлуша, – Фекла тихо позвала мужа и протянула ему бумагу со штемпелем. Это был срочный вызов в часть. «Чтобы это значило?» – подумал Афромеев и недоуменно дернул плечами. Однако раздумывать было некогда – приказы не обсуждают. Стали собираться.

Матвей Прокофьевич посоветовал зятю ехать одному. Старый казак, изрядно повоевавший на своем веку и слывший всегда человеком разумным, сразу сообразил, что на границу в срочном порядке офицера просто так не вызывают, особенно, если он за тысячу верст от заставы.

Обождал бы ты, Павло, семью забирать.

– Нельзя. Феля – жена военнослужащего. Не волнуйся, батя. Должно проверять мое хозяйство прибыли, ведь я все-таки – начпрод!

В железнодорожной кассе Афромеев подал документы на выписку проездных билетов. Кассир, посмотрев через окошко на его сыновей, как-то приглушенно сказала, что на них с супругой билетов нет. Офицер стал возмущаться и объяснять, что она – жена военнослужащего. Успокоился, когда семья в полном составе заняла купе, паровоз тронул в путь.

В среду, 18 июня 1941 года, Афромеевы вышли на станции Ломжа. Это была уже граница. На заставе все шло своим чередом, а потому Фекла Матвеевна недоумевала над тем, что им не дали догулять отпуск.

В воскресенье, в 3 часа ночи в дверь сильно постучали: «Товарищ старший лейтенант – боевая тревога, срочно в штаб!» Павел быстро оделся, взял свой оперативный чемоданчик и, стараясь не разбудить спящих в дальней комнате детей, тихонько закрыл за собой входную дверь.

Уже вскоре он вернулся и еще не отдышавшийся выдавил из пересохшего горла: «Собирайся, быстро! Война…»

Эвакуация

Горизонт только еще занимался, а на небе уже отчетливо просматривались силуэты летящих с кордонной стороны самолетов. Бомбы сыпались по всей линии границы. На подводах повезли уже первых раненных. В условиях непрекращающейся бомбежки Афромеев все же смог раздобыть машину и добраться с семьей до ближайшей станции, где на парах уже стоял состав. В первую очередь начали эвакуировать раненных, женщин и детей.

Стараясь перекричать грохот разрывов и людской гул, Павел наказывал жене: «Вагон товарный, без удобств. Ложи сынов на пол, а сама на них ложись. При авианалете пули через крышу уберут сразу тех, кто на высях (выше, стоя – авт.)

Крикнул и старшему сыну: «Петя, ты уже взрослый и помнишь папку. Помни! А ты, Толя, моя деточка, расти скорей, чтобы маме было легче».

Поправив портупей, побледневший Павел махнул рукой, повернулся и вскочил в машину…

Рассеяние

Верст шестьдесят эшелон шел благополучно, но под г. Волоковыск угодил под бомбежку. Убитые, раненные, пожар, крики – все смешалось в аде нахлынувшей войны.

Уцелевшие пассажиры покинули товарняк и побежали в сторону от железнодорожного полотна. Оставив на минутку детей, Фекла устремилась к вагону – забрать свою корзину с прихваченным в дорогу пеклеванным хлебом. Она уже осознала, что организованной помощи не будет. А сыновья, вот-вот попросят есть. С Шурой их оставила, и ей было так спокойнее. Она землячка – из Ярыжек, работала уборщицей в штабе. У Афромеевых снимала комнату в доме. А земляк в не знакомом краю – все равно, что родный.

Забравшись в вагон, растерялась: мертвые тела, кровь… Корзину не нашла – помешал очередной налет. Выскочила, а Шуры и сыновей нигде не видать. Народ уже кинулся к лесу, спасаясь от пуль. Фекла в исступлении кричала: «Петя! Петя! Сыночек…» И тут, обжигающая боль – голову зацепило и кисть. Потеряла сознание…

Очнулась уже в каком-то убежище. Кругом раненные стонут, плачут дети, а женщины причитают.

– Одна в лесу родила дитя. Через некоторое время оставила его со своей матерью и отошла в поисках какой-нибудь пеленки. Когда вернулась, то своих не нашла. В ужасе кричит и мечется по земле.

Я лежала, теряла кровь, ногой не могла пошевельнуть. От всего этого ужаса сердце вырывалось наружу. Некоторые не выдерживали и сходили с ума. Были случаи, когда в таком состоянии люди выбрасывались с третьего этажа, – будет потом вспоминать Фекла Матвеевна.

Первые поиски

Никакие физические и душевные страдания не могли заглушить у матери память о детях. Находясь уже в медсанбате, Афромеева стала расспрашивать военных о ее разбитом эшелоне. Те уверяли, что всех детей погрузили в состав и отправили вперед. Как окажется потом, это была неправда. Но Фекла поверила и успокоилась. «Люди-то наши, не должны их бросить на произвол судьбы», – думала она.

Лечение в больничке ее немного укрепило. Появилась возможность ходить. Не долечившись, женщина решила уйти. Всюду говорили о непрекращающихся в округе бомбежках. Появилось сомнение, что сыновья добрались до тыла. Значит, могут быть где-то недалеко.

Пошла с беженцами. Их бесчисленные группы были повсюду. Чаще всего путь лежал по грейдерным дорогам, потому что в сплошном лесу боялись заблудиться. Но и по открытому пути передвигаться было нелегко: то и дело бомбят и обстреливают с воздуха.

В один из налетов Фекла упала на землю, притянув к себе чью-то девочку-малышку. От страха накрылась с ней байковым одеялом. В голове все смешалось: боль, страх, мысль о сыновьях, молитва…

Когда все стихло, люди удивленно указали на прострелянное во многих местах одеяло. Фекла (с живой девочкой) не понимала, как это возможно.

Путевые стычки

Быть беженцем не в своем краю тяжело в двойне. Незнакомые места, населенные пункты, люди… Путь только в одну сторону – подальше от врага.

На одном из переходов беженок подобрала полуторка с красноармейцами. Даже не верилось, что раненные и избитые в кровь ноги отдохнут. Только отъехали, как из леса машину обстреляли. Бойцы стали отвечать из трехлинеек, но куда там – палили по ним автоматным огнем трассирующих пуль.

Кто успел, спрыгнул с машины на землю. Фекла укрылась за колесом и наблюдала в ночи за направлением трассера. Когда огонь усилился, она машинально дернулась и откатилась в сторону. И удачно: по склону ее снесло к речному берегу. Дождавшись прекращения стрельбы, она пошла берегом и вскоре набрела на деревушку. В крайнем дворе лаяла собака. Женщина обрадовалась: «Люди живут». Пробралась в сарай: на привязи корова, а где-то в глубине слышится плач ребенка. Оказалось, из дома в пристроенный хлев сделан прямой вход. Фекла осторожно вошла в хату. В комнате на кровати лежала женщина, рядом с ней в люльке ребенок. Муж – у печки. Это были поляки.

Ближе к утру у деревни начался бой. Пули бьют уже по завальне. Хозяин приказывает жене слезть с кровати и с младенцем лечь на пол. Та не слушается – обозлилась на незнакомку, что ночью к ним в дом зашла.

Светает. По улице идут два немца и требуют выйти всем из хат на улицу. Полячка на немецком языке говорит солдатам про беженку: «Ночью зашла к нам». Феклу обыскали, а затем впихнули в толпу и этапом погнали с арестованными. В колонне Афромеева встретила одну женщину из прежних своих попутчиц.

В полевом лагере, за колючей проволокой, собраны пленные красноармейцы, беженцы и арестованные местные жители. Много детей, какой день уже голодных. Детвора, видя, как вкусно обедают фашистские охранники, на перебой кричат: «Дай хоть одну пашенинку!» Лагерь на огороженном лугу быстро посерел – пленные съели всю траву…

Пройдя фильтрацию, Фекла была отпущена и в статусе беженки пошла снова… по дорогам войны. Дни и месяцы перепутались. Рана на ноге забилась песком и разболелась. Но сколько шла, столько и искала своих детей.

На очередном переходе путников остановили 4 немца. Все уже знали, что среди беженцев они вылавливают евреев. Фекла испугалась: на ее голове еще сохранилась цивильная прическа; цело было, хоть и изрядно истрепанное, но модное для тех лет платье; по-казачьи восточный тип лица ну никак не напоминал в ней русскую.

– Посчитают и меня, как пить дать, – думала она.

А какие действительно еврейки, те были укутаны, с головы до пят, в тряпье. Но у фашистов глаз наметан, указывают на них: «Юдэ, выходи!» Мужчинам приказывают рыть для них могилы. Те отказываются. Тогда шумят еврейкам: «Шнель, копать для Рус». Женщины берутся исполнять…

Нетронутая Фекла в ужасе слышит только фашиста, который говорит о том, что, мол, вы их пожалели, а они вас готовы живьем закопать. И начинают стрелять в копающих. Остальным: «Ком, ком…».

Через версту вновь немцы и вновь осмотр. Фекла про себя: «Ну, на этот раз меня стрельнут. Скорее бы убили, измучилась вся…»

Немец: «Хромаешь. Какой самолет тебя бомбил?»

– Бог его знает, пан.

Немец: «Матка, не бойся смерти. Война теперь». Повернулся и с остальными солдатами пошел в лес.

Изможденные путники уже свыклись с тем, что находятся на оккупированной территории и без конца подвергаются со стороны захватчиков досмотрам. В Польше бедолагам было особенно тяжело – поляки не пускали на ночевку, в Белоруссии же пускали чаще те хозяева, кто сами были бедными. Но и те, и другие домовладельцы больше всего боялись заполучить вшей от беженцев. Кормежка если и попадалась, то чаще всего – хозяйская бульба да лесная растительность…

После того, как в Бобруйске фашисты уничтожили евреев, город опустел. Сотни домов стояли открытыми и без хозяев. Ища пристанища, беженцы из Польши и Белоруссии устремились сюда. Для Феклы было удивительно занимать для жилья добротный дом с имуществом. Но это был шанс на отдых и лечение.

Петя нашелся!

К 1943 году Афромеева, так и не залечив ноги, добралась до Гомеля. Вскоре город освободили наши войска. Женщину приняли в военный госпиталь, в котором она проработает до 1945 года. Отсюда она напишет письмо своим родителям, сообщая им о потере мужа и детей.

Ответ пришел скоро. Вместе с письмом в конверт был вложен клочок измятой бумаги, а на нем – почерк Пети! Внук писал старикам о потере матери и отца. Мария Николаевна, начальник госпиталя, дала машину и разрешила поехать по известному адресу к сыну, а это 300 км. Афромеевой повезло, она нашла его! Обрадованная и целуя в слезах старшенького, она спросила: «Где Толя?»

– Я записал адрес, где и у кого его оставил, но потом где-то потерял бумажку, – ответил сын.

Из его рассказа она узнала, что после бомбежки эшелона Петя тоже кричал, звал ее, искал. Вместе с Шурой дети в беженской массе также шли военными дорогами. Перебивались редкими подаяниями или работали у местных жителей. В один из дней у Толи разболелся живот. Брат долго нес его на себе, но вскоре выбился из сил. Решили оставить мальчика в бездетной семье поляка Михаила Гвоздика. Приняли здесь мальчишку как своего, обещав вернуть его родителям, если те отыщутся.

Определив малого, Петя с Шурой пошли на заработки. Вскоре война и их разлучила. Петя прижился у одного священника. Занимался тем, что на продажу вязал веники. До встречи с матерью оставалось почти еще 4 года.

Встретить, чтобы расстаться

Отыскав старшего сына, Фекла жила надеждой, что жив и младший. Однажды, перелицовывая потрепанный и выгоревший пиджачок Пети, она в борту нашла бумажку. Оказалось, что это тот самый листок, на котором был записан адрес нахождения Толи. Только теперь, Петя вспомнил, что сам его туда зашил впопыхах, чтобы не потерять. К этому времени местность ту уже освободили от немца и мать с сыном решили поехать за Толей.

Добравшись до места, Афромеевы заметили приближающую к ним из проулка запряженную арбу. Петя сразу узнал хозяина. В конце арбы, свесив ноги, сидел подросток в холщовом одеянии.

– Мама, не волнуйся, выпей лекарство. Боюсь, что помрешь раньше времени. Как мы без тебя потом? – стал уговаривать Петя.

Фекла крепилась. В чумазом и загорелом пацане она не признала младшенького. Когда сравнялись, Петя бросился к арбе и схватил детскую ногу. Он хорошо (как и мать) помнил, что на ноге у брата безымянный палец от рождения подогнутый.

– Он! Так и есть!

– Фекла не могла переступить и шагу. Позвоночник будто окаменел, в глазах потемнело, ноги обмякли…

– Сынок, Толя!

А Толя, боясь, что его заберут русские, стал убегать. За годы войны он подрос, изменился, привык уже к приемным родителям. Поляки, будто забыв про свое обещание, стали по-своему молиться и просить, чтобы Фекла оставила им мальчика. Та, в слезах, ни в какую! Все пошли к деревенскому старосте, который принял сторону стариков. Он убеждал: приемыша увезти можно, если только связать и запихать в мешок.

Сердце Феклы разрывалось. Как же это? Всю войну искала. Видя все это, Петя стал упрашивать мать – оставить брата, ведь война еще не закончилась. «Я сам за ним потом приеду», – пообещал он.

Как не тяжело было, но Фекла согласилась. Ничего не поделаешь – война…

Круг замкнулся

Те, кто хлебнул военного лихолетья, еще помнят, что и после Победы жизнь народная не сразу наладилась. Кругом была разруха.

Повзрослевший Петро не сразу смог выполнить свое обещание – съездить за братом. Его забрали в армию. Собрался только после службы. Но как ехать, в семье ни копейки. Выручила бабушка, наскребла денег на один билет. В армейской форме он так и поехал в места своих суровых скитаний.

Брата нашел на прежнем месте. К тому времени его старики – поляки умерли. Все хозяйство находилось у соседей в аренде. Петро уговорил брата продать поместье, дом и имущество, пообещав все деньги отдать ему. Анатолий согласился, но к старшему брату относился сдержанно, с нескрываемым недоверием.

По пути домой, заехали в Москву. Из тех денег, что выручили от продажи Толиного хозяйства, купили ему новую одежду, обувь. Дали телеграмму матери: «Встречай».

Поезд уже сбавил ход, выбрасывает пары и медленно тормозит на станции. Феклу всю трясет: «Один или с Толей? – Оба!»

Встреча хоть была и слезовой, но прохладной со стороны Анатолия. Чужим он себя чувствовал и в этой степи, и в этом хуторе, и в этой семье. Ходит по дому, смотрит на окружающую нищету и спрашивает: «Почему хата такая плохая?» Русские слова мешает с польскими.

– Так ведь война ж была, сынок…

– Я, мама, привез тебе денег. Бери, клади на книжку.

Фекла так и сделала, положила 1800 рублей. На них в 1954 году и стали строиться.

Первое время сын жил с недоверием. Сомневался: «А родные ли они мне?» Говорил часто и по польски, и по белорусски. Мать многое не понимала, плакала и сильно переживала.

Когда повела его в школу, где она три года проработала техничкой, ее сотрудницы в один голос стали говорить: «Ой, Фель! Да он точно в тебя». Это произвело серьезное впечатление на сына. И тогда он заявил матери: «Теперь я верю, что ты моя родная мама. Столько людей, и все говорят, что похож на тебя».

Фекла успокоилась. Отлегнуло на ее душе. Жизнь вошла в мирную колею. Толя закончил 10 классов и ушел служить в армию. Попал в Киргизию, на границу. Служил хорошо, был в почете у командиров. И Фекле Матвеевне казалось, что она самая счастливая мать на земле…

Тихон Атаманцев.

(Материал публикуется по аудио-воспоминаниям Ф.М. Афромеевой. Фонды Новониколаевского краеведческого музея).